Очерк «Русские в Англии» написан Юлием Августовичем Мансфельдом, жителем Петербурга, потомственным дворянином, владельцем типографии и переплетного цеха на Васильевском острове. В.В, Андреев пригласил Ю.А. Мансфельда в качестве секретаря, переводчика и антрепренера на время гастролей Великорусского оркестра в Англии.

Читая этот очерк, вы поймете, что он написан не писателем и не журналистом, но образованным и интеллигентным человеком, влюбленным в Василия Васильевича Андреева, в его детище - Великорусский оркестр. Вы почувствуете в этих воспоминаниях дыхание того времени и те события, которые связаны с личностью нашего патриарха В.В. Андреева, узнаете о первых победных шагах русских народных инструментов за рубежом.

Концерт Великорусского оркестра в Англии слушал выдающийся английский дирижер Генри Вуд. В своем письме к В.В. Андрееву он писал: «… я чувствую, что должен написать Вам несколько строк. Написать, чтобы выразить свое удовольствие и радость от Вашего выступления, от красок, изумительного ансамбля и техники... Я рекомендую всем моим музыкальным друзьям идти слушать все правдивое и чудесное нашего божественного искусства …».

Очерк «Русские в Англии» был опубликован в России в 1914 - 1915 годах во «Всемирной иллюстрации» (приложение к газете «Московский листок») и в журнале «Вешние воды».

Каждый, кто любит русские народные инструменты, с удовольствием прочтет эти воспоминания и пополнит свои знания интересными фактами о деятельности создателя Великорусского оркестра ВАСИЛИЯ ВАСИЛЬЕВИЧА АНДРЕЕВА.

Ю.А. МАНСФЕЛЬД

Русские в Англии
(история одной поездки)
Мансфельд Ю.А.

Как известно, симпатии Англии к России растут теперь каждый день. Интересно проследить, как зарождались эти симпатии у англичан, так долго относившихся не только холодно, но и враждебно ко всему русскому. В 1910 году солист Его Величества В.В. Андреев заключил контракт с предпринимателем и собственником одного из обширнейших театров в Лондоне - Coliseum.

С первого же момента, покинув вокзал Victoria Station в Лондоне, мы вступили в какой-то заколдованный лес. Нас ослепила та несметная масса электрического света, который шел буквально со всех концов. Фонари, таксомоторы, сотни электрических реклам на домах - все это до такой степени было качественно и количественно грандиозно, что прежде, чем начать хлопоты о багаже, мы все стояли и любовались этим невиданным зрелищем. Вскоре, однако, к нам подошел наш лондонский агент и сообщил, что для Андреева и меня имеется «автомобиль», для г. г. артистов - «Taxi»; мы все можем ехать и о багаже не беспокоиться - имеются люди, которые все знают и все сделают.

Так как поездка эта нисколько нас не утомила, то мы выразили любезному агенту наше желание посмотреть тот театр, в котором мы будем концертировать. «Ваше желание вполне совпадает с моим намерением», - любезно ответил нам наш спутник, и через несколько минут перед нами высился удивительной красоты дворец, с грандиозным глобусом на верху башни, с светящейся надписью «Coliseum». Весь фасад здания освещен электрическими лампионами и на подъезде электрический транспарант, возвещающий о скором приезде знаменитого Русского оркестра балалаечников В.В. Андреева.

Василий Васильевич, увидев свое имя в таком широком масштабе, да еще в «городе городов», потерял самообладание и стал сильно нервничать, и много стоило труда нашему агенту уговорить его зайти внутрь театра, в котором шло представление. Мы вошли, но пробыли там не более минуты. Андреев испугался одного вида этого страшилища. Театр вмещает до 5000 человек. Высота зала, благодаря куполу, доходит до 30 аршин.

- Ой, страшно!.. Я прямо-таки готов сейчас вернуться в Петроград,- со вздохом сказал Андреев, прося меня перевести на английский язык его испуг нашему агенту. Тот засмеялся и просил меня успокоить Андреева, причем, однако, заметил, что он отлично понимает всю серьезность положения Андреева.

Комнаты были для нас приготовлены, и мы с Андреевым отправились к себе в гостиницу. Андреев всю ночь не спал, и мы проболтали с ним до утра о том впечатлении, какое произвел на нас Лондон с его 6-миллионным населением.

К 12 часам дня мы все собрались в театре для репетиции. Встретивший Андреева и меня «начальник сцены», сразу обдал нас своею холодностью, объявив нам, что мы слишком рано пришли и что репетиция, «если она нам необходима», может состояться не ранее окончания репетиции г-жи Иды Рубинштейн. Эта танцовщица под влиянием огромной рекламы трактовалась в Лондоне как первоклассная знаменитость. То подобострастное отношение, какое мы увидели среди местного оркестра, во главе с дирижером и режиссером, привело нас к мысли, что, во всяком случае мы «первыми» здесь не будем. Первенство принадлежит знаменитой неизвестности - Иде Рубинштейн.

Тем не менее, мы расположились в зрительном зале и смотрели репетицию. Танцы не ладились. Ида нервничала и капризничала. Очевидно, уверивши себя в том, что она есть центр завтрашнего вечера, она продержала нас с лишком полтора часа, после чего режиссер с усталым видом сделал мне знак, что он желает со мной говорить. Я встал с места и, вскарабкавшись на сцену (мне не было предложено пройти через дверь, ведущую на сцену), услышал вопрос: сколько вас, сколько нужно стульев? Все это говорилось неохотно и через плечо.

Началась репетиция. Я поднялся на места в галерее, что приблизительно подобно хорошему шестому этажу, и стал слушать, как звучит оркестр. Полное разочарование, но я не счел возможным сказать об этом Андрееву, который уже успел повесить нос на квинту. Он прервал репетицию на половине и решил отдаться на волю Божью.

Наступил, наконец, и понедельник, 12 августа. Явились мы в театр, о нашем приходе доложили начальнику сцены, который не замедлил явиться и объявил, что с этого момента мы обязаны подчиняться всем его требованиям, разумеется, во время пребывания на сцене. Затем объявил, что никому, и даже г-ну Андрееву, не разрешается стоять за кулисами, что мы должны сидеть в своих комнатах и ждать звонка, после которого немедленно обязаны собраться на сцене, расположиться в том порядке, как того требует г-н Андреев, и затем сидеть, пока сцену, т.е. круг, не повернут к занавесу. Не разговаривать и не курить. На мой вопрос, как поступить Андрееву на случай требования публикой повторений, режиссер как-то кисло улыбнулся и заявил, что никаких повторений у них не полагается и что вообще в нашем распоряжении имеется шестнадцать минут и всегда в одно и то же точно указанное время.

Близится к концу танец «семи покрывал», и при почти полном безмолвии со стороны аудитории, оканчивает свой выход г-жа Рубинштейн.

Андреев, бледнее смерти, едва держит в руках дирижерскую палочку. Завертелся круг, и оркестр подвезли к рампе. Взвился занавес. Тишина. Ни хлопка. Справа выходит Андреев. Раздались какие-то два, три поощрительных аплодисмента, и он начал первый номер своей программы. По окончании по всему зрительному залу пошел какой-то странный шорох, похожий на шептанье. Аплодисментов никаких. После второго номера публика зашевелилась, раздались громкие аплодисменты, и этот возрастающий успех шел до исполнения оркестром нашей волжской «Эй, ухнем». По окончании песни, и когда последняя нота замерла где-то вдали, в зале один момент была гробовая тишина, и затем сразу эта тишина превратилась в сплошную бурю аплодисментов.

Англичанин, не привыкший выражать свой восторг, на этот раз изменил своему принципу и потребовал «encore» (слово «bis» у них не употребляется). Растерянный Андреев долго кланяется, смотрит по сторонам и не знает, что делать, повторять или нет. Режиссер спускает занавес, подбегает к Андрееву и говорит ему: «Encore». Занавес под немолчный гром аплодисментов вновь взвивается, и Андреев при-нужден играть еще раз «Эй, ухнем». Вместо шестнадцати минут, Андреев пробыл на первый раз на сцене тридцать шесть минут, чем, понятно, нарушил порядок времени всей программы, но одновременно заложил сразу краеугольный камень своему английскому успеху. Эти тридцать шесть минут оставались за ним во все время его пребывания в Лондоне.

На вечернем спектакле повторилось буквально тоже самое, наш лондонский агент заявил: «Поздравляю вас, г-н Андреев, вы для Англии уже сделаны», т.е. вы уже упрочились.

На другой день я с жадностью накупил английских газет (их было около двадцати ) и начал их переводить Андрееву. Мне в голову никогда не приходило, что английские музыкальные критики обладают такой эрудицией. То не были рецензии с похвалой или хулой. Это были статьи, с детальным разбором русской народной музыки, описанием народных инструментов, и все газеты без исключения остановили свое особенное внимание на волжской «Эй, ухнем». Андреева назвали «вдохновенным», а оркестр - «клубом художников». Целые столбцы были посвящены вчерашнему появлению Андреева, целые тирады по адресу читателей с настойчивым приглашением их непременно быть в Coliseum, присовокупляя при этом, что кто из лондонцев не пойдет послушать Андреева, тот не будет иметь права сказать, что он знаком с русским народом и его душой. С сосредоточенным видом слушал меня Василий Васильевич, и вдруг я увидел слезы на его глазах.
- Двадцать пять лет я лелеял и холил нашу русскую балалайку,- сказал он,- и наконец, она, моя затаенная мечта исполнилась. Мною взлелеянную балалайку услышала Англия и ее признала. Какое счастье! Теперь я не боюсь смерти - я знаю, что и без меня балалайка будет существовать и процветать. Англия не умеет восхищаться «так себе», я знаю, что англичанин даст ей предпочтение перед мандолиной и будет на ней играть. Радости и восторгам Андреева не было конца.

В этот же день я получил на имя Андреева до сорока писем, преимущественно от дам, с поздравлением в успехе и благодарностью за чарующие звуки балалайки. Откуда только брались восторги и словоохотливость холодного англичанина?! Пришлось заводить канцелярию. Все письма требовали того или другого ответа. Корректность англичан к корреспонденции вошла в поговорку. Началась новая эра нашей жизни, так скоро сменившая «ту неопределенность», с которой мы жили накануне.

Неузнаваем был во второй день концерта г-н Крокет - режиссер. Его предупредительности не было конца. Меня спрашивали, удобно ли нам в отведенных нам уборных, не нужно ли поставить г-ну Андрееву кушетку для отдыха, не привык ли он к тишине перед концертом (в этом случае можно для него отвести другую уборную, более отдаленную и проч.). Словом, я чувствовал, что колоссальный успех вчерашнего концерта сделал нас «хозяевами положения». Спартанские правила сцены были сразу нарушены. Мне было предложено пользоваться ключом от двери на сцене, ведущей в зрительный зал. Небывалое отступление от правил, напечатанных на плакатах, развешанных на всех уборных.

Выход в этот вечер сопровождался громкими аплодисментами, к которым, как мне говорил г-н режиссер, Coliseums совершенно не привык, и вообще, как он выразился, англичане не любят забегать вперед - они любят платить «по заслугам». Давно касса Coliseum не видала аншлага о том, что все билеты проданы.

Успех Андреева рос с каждым концертом. Публика, привыкшая посещать Coliseum, должна была уступить место богатому классу, который с быстротою неуловимой разбирал билеты по записям, и на долю прежних посетителей (рабочего класса и служащих) ничего не оставалось, кроме верхов. В зрительном зале стали преобладать фраки, смокинги и декольте дам. Наряд полиции распоряжался у подъезда порядком между бесчисленными автомобилями и кэбами, запружавшими улицу. Наша балалайка дала Лондону тон.

Прошла неделя.

В субботу меня попросили в контору за получением недельного гонорара. В Англии все расчеты производятся по субботам (как со служащими, так и с домовладельцами), и кассир, заявил, что служит уже четвертый год в Coliseums и никогда он с таким удовольствием не выплачивал артистам деньги, с каким он платил за неслыханное наслаждение, испытанное им в течение недели от русской музыки. Звонок главного директора прервал наш разговор. Директор спрашивал, застанет ли он меня в конторе, ему необходимо со мною говорить. Вскоре он явился, сияющий радостью.
- Я пользуюсь своим правом по контракту,- начал он,- и продолжаю ваш ангажемент еще на четыре недели, но вы сделали бы мне большое удовольствие, если бы согласились остаться свыше этих вторых четырех недель - еще на четыре.

Я выразил на это согласие г-на Андреева и тут же подписал желаемый контракт, т.е. с этого дня нам оставалось пробыть в Лондоне одиннадцать недель.

С самого раннего утра буквально ежедневно я был занят перепиской с неведомыми мне корреспондентами и корреспондентками и переговорами с лицами, являвшимися с разными предложениями и просто для интервьюирования. В короткое время недельного пребывания на мое имя, как manager пришли многочисленные предложения торговых фирм о предоставлении им монопольного права торговли балалайками и другими русскими национальными инструментами, как-то: домрами, гуслями и проч., причем все эти фирмы ставили условием, чтобы на каждом таком инструменте стояла бы подпись Василия Васильевича Андреева.

Англичане, при всей своей медлительности, в делах являются самыми энергичными и быстрыми работниками. Вслед за получением писем, ко мне уже явился уполномоченный самой крупной музыкальной фирмы Брейткопф и Герталь, представителем которой является в Москве Российское издательство С. А. Кусевицкого, и предложил мне не откладывать разрешение вопроса о монопольной продаже балалаек и так убедительно доказывал всю основательность его предложения, что я убедил г-на Андреева подписать контракт с этой фирмой. Уполномоченный, получив контрактное письмо, тут же заказал на три тысячи рублей разных инструментов и предложил вперед деньги, от чего г-н Андреев уклонился. Казалось, что большего в смысле успеха желать нечего. Но это было только слабое начало того, что предстояло пережить и перечувствовать нам в этой прекрасной культурной Англии.

Уже через два дня после подписания мною контракта о дальнейшем пребывании нашем в Лондоне, на кинематографическом полотне сцены появился портрет Андреева в натуральную величину с объявлением, что «Царский оркестр В.В. Андреева остается в театре Coliseum на более продолжительный срок». При появлении этой картины зрительный зал огласился долго несмолкаемыми аплодисментами.

В течение первой же недели выясняется вкус англичан. Они охотно слушали салонную музыку, исполняемую оркестром, но приходили в раж, когда начиналась наша народная песнь. Особенным ошеломляющим успехом пользовалась волжская - «Эй, ухнем», ее приходилось повторять по четыре и даже по пяти раз. При ее исполнении трудно было предположить присутствие в театре пятитысячной толпы. Гробовое молчание, и при последних замирающих вдалеке звуках песни - какое-то столпотворение. Среди аплодисментов - неистовые свистки (высшая мера похвалы).

Постепенно популярность Андреева росла и на улице Лондона. К нам появлялись музыканты с просьбою дать ноты некоторых русских народных песен. Многие из них приносили набросанную на слух песню для проверки. Вскоре в самых фешенебельных ресторанах, как, например, в «Savoy-Hotel», в «Carleton-Hotel» раздавалась во время ужина заунывная мелодия «Эй, ухнем». При появлении нашем в этих ресторанах прерывалась музыка оркестра и, в знак уважения к Андрееву, начинали играть тут же «Эй, ухнем», причем публика любовно провожала глазами своего любимца до его стола и очень часто тут же аплодировала ему при исполнении «Эй, ухнем».

Во время нашего пребывания в одном Лондоне образовалось восемнадцать любительских и профессиональных балалаечных оркестров. По сведениям английских музыкальных журналов, балалаечные оркестры по всей Англии растут как грибы, и нет города, где бы ни функционировал балалаечный оркестр. Успех Андреева с быстротою молнии стал известен по всей Англии, и нас буквально забросали запросами: где можно получить самоучитель, где покупают балалайки, где издаются ноты. Началась очень серьезная работа, требовавшая усиленного труда.

Дела в Coliseum определялись короткой фразой на аншлаге: «Билеты все проданы». Если англичанину что-нибудь понравится, то он от этого нелегко отстанет. В.В. Андреев становился персоной grata у лондонцев. Старейшая парфюмерная фирма в Англии Belley & Company обратилась ко мне с ходатайством дать разрешение ей на выпуск на рынок духов «Andreeff» и мыла «Balalaika», что, разумеется, я не замедлил исполнить, и этот предмет роскоши живо облетел весь Лондон, и во всех парикмахерских поступили в продажу эти духи и мыло. Вслед за Belley, самая большая сапожная фирма выставила в своих витринах новый фасон обуви под названием «Andreeff’’s Star». Всюду его открытки, а также и открытки с изображением русских национальных инструментов.

Во всех газетах все еще продолжали восхвалять нашу «небесную» музыку. Мы уже приближались к шестой неделе нашего пребывания в Лондоне и дали уже семьдесят два концерта.

Однажды меня на сцене поймал режиссер и по секрету сообщил, что «знаменитый английский трагик Сеймур Гикс согласился принять участие в программе Coliseum, причем прибавил, что это заслуга В.В. Андреева, так как, благодаря концертам Великорусского оркестра балалаечников, Coliseum совершенно переменил свою физиономию и в данный момент,- добавил г-н Кронер,- между Ковенгардским театром и Coliseum, в смысле качества публики, нет никакой разницы». Услышавши наш оркестр, Сеймур Гикс пришел в такой восторг, что схватив обе руки Андреева, начал трясти их и пустился в длинный разговор.

Резюме его комплиментов сводилось к тому, что он знал, что такой великий человек находится в Лондоне, то он бросил бы все свое турне и приехал бы в Лондон гораздо раньше, чтобы наслаждаться чудными звуками русской народной музыки. Комната, где мы в свободное время сидели с Андреевым, находилась рядом с уборной Сеймура Гикса, и когда он гримировался, то постоянно торопился, чтобы успеть вместе с нами выпить бокал шампанского за здоровье Андреева, а затем постоять за кулисами, послушать «balalaika».

Когда после дебюта Сеймура Гикса, который имел очень большой и заслуженный успех, оказалось, что, невзирая на наше долговременное пребывание, андреевский успех оставался непоколебимым, то я был вновь приглашен к главному директору г-ну Столь, и он предложил мне продлить контракт еще на четыре недели. Я согласился. Он меня поблагодарил и заявил, что он готовит для нас и для театра Coliseum большой сюрприз:
- Слухи о вашем успехе в моем театре успели облететь всю Европу, а мне думается, даже и весь мир. Мне хотелось в честь пребывания у меня такого большого музыканта, каким показал себя г-н Андреев, пригласить к участию в спектаклях какую-нибудь мировую знаменитость. Я обратился к двоим: Саре Бернар и Карузо. Последний прислал телеграмму, что он связан на два года контрактом с дирекцией «Метрополитен» в Нью-Йорке, и согласился участвовать с вами в другое время, если вы будете здесь. Что же касается французской королевы драматической сцены Сары Бернар, то она уже подписала контракт и со следующего понедельника будет вместе с царским оркестром выступать в Coliseum.

Необычайная весть об ее приезде скоро заполнила столбцы английских газет. «Music Hall» и Сара Бернар. Небывалое сочетание. Это могут сделать лишь англичане, которые спрашивают: «Сколько стоит?» И если они чего-нибудь захотят, то ответ на такой вопрос их уже не интересует. Они заплатят столько, сколько пожелает артист, если он английскому антрепренеру нужен. Мне говорили, что Сара Бернар подписала контракт на один месяц за пятьдесят тысяч рублей (5000 фунтов стерлингов).

Начались приготовления к ее приезду. Соединение нескольких уборных помогло устройству для гостьи целого шикарного отеля. Мебель, бронза, ковры - все это было первоклассного качества. Невзирая на сутолоку, вызванную хозяйственными распоряжениями для того, чтобы обставить пребывание мировой знаменитости возможными удобствами, Василий Васильевич оставался, однако, все это время предметом внимания администрации театра. Василий Васильевич, узнавши о скором приезде великой Сары, весь как-то съежился и перестал говорить человеческим языком, а превратился в какую-то Пифию. Я серьезно стал беспокоиться об его душевном состоянии и добивался от него узнать, что его тревожит. Наконец, он мне сказал о причине его тревоги. Была виновата Сара Бернар.

По своей натуре Василий Васильевич весьма, чтобы не сказать больше, скромный человек. Его фантастическая любовь к делу отодвигает на задний план все его личные интересы. Он не выносил шума и треска. И вот, предвидя «шум и треск» при выступлении Сары Бернар, он уже нарисовал себе мрачную картину, на первом плане которой в своем величии «Она» - великая Сара, а он со своей «ничтожной» балалайкой, где-нибудь там... - на заднем плане полотна в ракурсе, будет забыт. Он страдал не за себя. Нет. Он оплакивал свою «любимую», ту незатейливую русскую балалайку, которой он отдал лучшие двадцать пять лет своей жизни. Боязнь сойти с пьедестала, на который он встал, страшила его.

Когда появилась афиша, и я увидел, что императорский оркестр балалаечников должен выступить перед ее выходом,- я сам растерялся и не знал, как об этом сообщить Василию Васильевичу. Действительно, положение было довольно щекотливое. Ее дебют. Нетерпение публики ее увидеть. Мне в этот момент казалось, что музыка Андреева будет служить проходящим номером. «Ну, скорее, скорее кончайте»,- слышались мне в моем воображении слова слушателей, ожидающих выхода великой Сары. Когда я сказал ему об этом, он только ответил: «Ну, что ж, раз этого изменить нельзя,- подчинимся судьбе, что будет, то будет».

В понедельник - артистическое единоборство! При поднятии занавеса, когда оркестр был уже на местах, а Андреев должен был выйти из-за кулисы, зрительный зал огласился долго несмолкаемыми аплодисментами. Англичане понимали его душевное волнение. Полюбив его, они старались своими аплодисментами ободрить его. Отделение концерта прошло так же блестяще, как и прежде. Овации, повторения и фурор после исполнения «Эй, ухнем».

Сара стояла добрые пять минут на сцене, кланяясь приветствовавшей ее публике, прежде чем могла начать пьесу. Мы стояли все в кулисах и следили за ее игрой. Считаю нелишним отметить, что ее года не отразились на ее могучем гениальном таланте, ее эрудиция, знание сцены и божественная дикция делали свое дело. Она имела огромный успех. Но с ее успехом рос и успех Андреева.
Однажды ко мне пришел ее старший секретарь и обратился ко мне:
- По поручению г-жи Сары Бернар я пришел просить вас о маленькой услуге для нее. Она просила вам передать, что русская музыка, исполняемая чарующим ее слух оркестром г-на Андреева, приводит ее в восторг. Она отлично понимает тот успех, которым Андреев по заслугам пользуется в Лондоне. Отдельный акт «Орленка» не может произвести цельного впечатления, и г-жа Сара Бернар просит уступить ей вашу очередь, т.е. она будет выходить перед вашим выступлением.

Долго пришлось мне уговаривать Андреева на перемену. Он боялся. В конце концов, я его уговорил и объявил секретарю, что мы согласны уступить нашу очередь г-же Саре Бернар, если дирекция театра не будет ничего иметь против такого перемещения. Окончивши свое выступление, Сара Бернар часто не уходила к себе в уборную, а садилась в приготовленное ей кресло между кулисами и слушала «небесное песнопение», как она называла игру на балалайке, и с закрытыми глазами предавалась мечтательному забвению.

Меня однажды попросили прийти к директору. Я застал его в сильном волнении
- Я позволил себе потревожить вас,- сказал мне директор,- чтобы сообщить о той радости, какая выпала на мою и на вашу долю. В четверг г-н Андреев с оркестром должен играть у нашего короля по личному его желанию. Сообщите о том г-ну Андрееву и скажите, что ему нужно лишь озаботиться о своем здоровье к этому дню. Что же касается остального, то все будет приготовлено и сделано моими служащими. В этот день оркестр участвовать в театре не будет. Поздравляю вас от всей души и желаю г-ну Андрееву полного успеха. Впрочем, это пожелание излишне - г-н Андреев не может не иметь успеха.

Когда вечером на полотне перед сценой появилось объявление о том, что по требованию короля императорский оркестр В.В. Андреева отправляется в четверг в Виндзорский дворец и что этот вечер оркестра в программу вечера в театре Coliseum не войдет, то раздались такие раскаты аплодисментов, что вне всякой очереди г-н Андреев должен был выйти перед рампой, чтобы отвесить несколько десятков поклонов шумевшей публике. Еще бы, как было не радоваться англичанам. Они оценили Андреева, и их оценке поверил сам король, тот король, изображение которого имеется в каждом доме, как у богатого, так и у бедняка.

В придворных экипажах пришлось нам ехать в Виндзорский дворец около двадцати минут по живописнейшей местности, и мы не отрывали глаз от старинных построек, расположенных в окрестности исторического Виндзорского замка. Специальный директор придворных увеселений, знаменитый в Лондоне мистер Аштон, по приезде во дворец дал нам ряд указаний в смысле придворного этикета, и мы ровно в семь часов вечера ожидали в концертном зале выхода короля! Кроме нас в зале никого не было.

Вскоре г-н Аштон дал нам знак о приближении его королевского величества, и оркестр начал играть английский гимн. С ласковой улыбкой подошел король к Андрееву и, не подавая руки, начал на изысканном французском языке объяснять Андрееву, что королевская семья очень рада послушать знаменитого Андреева, знакомящего английский народ с песнями великой русской нации, которая так близка английскому королевскому дому.

Присутствовала вся семья короля: королева Александра, ныне вдовствующая, все принцы, принцессы, принц Тэк; кроме членов английского королевского дома, на концерт прибыли королева норвежская и португальский король, покинувший в то время свою отчизну и нашедший приют в Англии.

С большим вниманием слушали высокие хозяева первое отделение концерта, и в антракте король, вставши со своего места и в сопровождении королевы, подошел вновь к Андрееву, подал ему руку, что сделала и королева, горячо благодаря Андреева за то высокое наслаждение, какое его королевское величество и все при-сутствующие испытали от чарующей русской музыки.
- А скажите,- обратился король к Андрееву,- что это у вас за песня про Волгу, о которой мне так много говорили?
- Я буду иметь счастье исполнить ее во втором отделении про граммы,- ответил Андреев.
- Вы позволите мне ознакомиться с вашими народными инструментами? - спросил король, приближаясь к стоящим невдалеке членам оркестра Андреева.

Большое общество, во главе с королем, подошло к оркестру и слушало объяснения о происхождении и истории великорусского инструмента.

Во время исполнения «Эй, ухнем» его королевское величество все время изволил поощрительно кивать Андрееву головой и делиться своим впечатлением с сидящими рядом, с одной стороны, - августейшей супругой, а с другой стороны,- норвежской королевой. По желанию короля песня была сыграна вторично.

Когда окончилась вся программа и вся высокая аудитория много аплодировала исполнителям, его королевское величество пожелал услышать русский гимн. Прослушав стоя наш национальный гимн, король подошел к Андрееву и выразил как от себя, так и от имени всех присутствовавших благодарность за доставленный интересный вечер ознакомления двора с русской музыкой.

На другой день английская пресса уже на разные лады сообщала о чести, выпавшей на долю знаменитого русского гостя В.В. Андреева, а вечером Андреев, во время концерта в театре, был предметом горячих оваций среди переполнившей театр публики.

Наступал наш сотый концерт. Мне, по русскому обычаю, хотелось придать этому дню более торжественный характер. На этом концерте присутствовал русский посланник со всем составом посольства, масса приезжих русских. По моему настоянию Андреев решил играть русский гимн до исполнения английского. При первых же звуках нашего гимна вся пятитысячная толпа встала, как один человек, и, потребовав троекратного исполнения гимна, разразилась долго несмолкаемыми аплодисментами. Но какой неописуемый восторг вызвало исполнение английского гимна! Слушателям не приходило в голову, что на этой русской балалайке успела уже уложиться чтимая ими музыка их национального гимна.

Долго стоял Андреев на сцене, принимая приветствия аудитории. Осыпанный маленькими букетиками из ближайших лож, Андреев со слезами на глазах беспрерывно кланялся. В это время прибежал ко мне за кулисы секретарь театральной дирекции и передал мне, что русский посланник граф Бенкендорф просит меня к себе в ложу. Я поспешил на зов и застал нашего посланника в большом волнении. Очень любезно поздоровавшись со мною, он вдруг, спросил меня: «Что вы сделали с «моими» англичанами? Я их совершенно не узнаю. Они переродились. Когда я услышал первые звуки нашего гимна, я совершенно растерялся. Я не был уверен, что смелый шаг г-на Андреева обойдется благополучно. Но то, что случилось, чему я был свидетелем, меня так ошеломило и вместе с тем так порадовало, что не имею слов для выражения благодарности Василию Васильевичу. Какой подъем! Какие овации! Сижу в Coliseum и не верю, что нахожусь в Лондоне».

После этого русского праздника опять тысячи строк хвалебных од по адресу русской музыки и специально народной.

Прошло несколько дней. Меня вызвали в контору театра. Сияющая физиономия (в обыденное время напоминающая лицо бесстрастного мороженого судака) г-на директора сразу подсказала мне, что он имеет сообщить нечто очень важное.
- Король желает опять слушать г-на Андреева, и я очень счастлив поделиться с вами этой для меня неожиданной радостью. В пятницу - день рождения королевы Александры, и в этот день в Бирмингемском дворце бывает очень парадный концерт. Приглашаются лучшие артисты. Так было назначено и в этот раз. Но, по сообщению г-на Аштон, король отменил всякие торжества, его королевское величество отбывает со своим семейством в свой охотничий дом (Сендригамский дворец) и кроме оркестра Андреева не пожелал никого иметь на своем семейном торжестве. Для оркестра будет экстренный поезд, в пятницу, утром, вы должны покинуть Лондон.

Опять объявления на экране, опять овации и долгие приветствия Андрееву при его появлении на сцене.

Оставалось до отъезда три дня. Я окончательно решил, что «Агентство Рейтера» должно оповестить своих абонентов о совершенно небывалом успехе русских в Англии. Я был принят главным директором и субдиректорами, и старался доказать, что их взгляд на политику слишком односторонен и что, по моему мнению, не только бряцающее оружие создает политику, но и музыка может служить благотворным фактором. Иногда мирная политика дает значительно лучшие результаты, чем десятки крепостей и миллионы вооруженных людей. Наша беседа приняла очень миролюбивый характер. Директора выразили согласие воспользоваться моим любезным предложением ложи на концерте и обещали, если им понравится музыка и если они убедятся в правдивости моих рассказов о таком неслыханном успехе (газетам они не верят), то исполнят мою просьбу и разошлют циркулярную телеграмму. На другой же день «Агентство Рейтера» распространило весть о победах балалайки над англичанами.

Экстренный поезд в Сендригамский дворец в четыре вагона, один - первого класса, один - второго класса для оркестра, один - вагон-столовая и один вагон - винный погреб и кухня, ожидал нас на вокзале. Ехать надо было свыше 250 километров.

Когда поезд тронулся, ко мне подошел «заведующий» поездом и предложил осмотреть погреб с винами, причем заметил, что все вина старые и очень дорогие. Что он получил приказание, как можно внимательно относиться к нам, и готов выслушать мои приказания. Я поблагодарил его и попросил приготовить обед через час и за обедом не подавать ни одной капли вина. Он был очень изумлен таким распоряжением. Но чтобы разъяснить его недоразумение, я сообщил ему, что мы сумеем оценить достоинства имеющихся вин, но это будет сделано нами на обратном пути, после концерта, и что до концерта русские артисты никогда ничего не берут в рот, где есть хоть намек на алкоголь.

Сендригамский дворец представляет собою тип хорошей барской дачи, но поражает и удивляет своей необычайной простотой. Король встретил Андреева стой чарующей ласковостью и приветливостьюI. После первого отделения программы был очень длинный антракт. Король вел беседу с Андреевым, королева входила в оркестр, интересовалась нотами, инструментами. Было шумно. Говорили громко в разных углах зала. Со мною беседовал один из принцев и делился своими впечатлениями, полученными им от вторичного слушания русской песни. Говоря со мною, он медленно направлялся к роялю, и, когда мы остановились около инструмента, речь шла об «Эй, ухнем».
- Какая это дивная музыка, сколько глубины таится в этой волшебной песне русской широкой души. Кажется, она так идет?- обратился он ко мне с вопросом, причем стал наигрывать на рояле «волжскую» с таким прекрасным выражением, что я невольно спросил его:
- Ваше высочество, а где вы изволили получить ноты?
- Я подобрал эту великолепную песнь на слух. А скажите, я ее верно играю?

И был крайне удивлен моим ответом, что его исполнение вполне отвечает напечатанным нотам. Он был в восторге.

По окончании концерта король потребовал исполнения русского гимна и, прощаясь с Андреевым, высказал пожелание услышать его при возвращении Андреева в Лондон в будущем году.

Тот же обратный поезд. Лукулловский ужин и сильно опустошенный погреб.

На третий день придворная карета привезла к гостинице, где мы жили, камер-курьера. Он ждал меня в общей гостиной. С высказанной вежливостью он, подав мне свертки и футляр, просил расписаться и передать королевский подарок Андрееву. Он добавил при этом, что был свидетелем разговора короля после нашего отъезда из Сендригамского дворца, в котором король прямо сказал, что он никогда не слыхал такой чудной музыки.

Время приближалось к возвращению в Россию. Наш последний сто девяносто второй концерт выпадал на субботу. Никаких приготовлений к нему я не делал и по поводу него ничего с режиссером не говорил. Пришла, наконец, и эта суббота, в которую мы прощались с гостеприимной милой Англией.

За четыре-пять дней до этого мне захотелось найти какую-нибудь прощальную песнь, чтобы ее сыграть в субботу. Существует в Англии старый традиционный обычай под Новый год петь за столом хором одну песнь, при исполнении которой все присутствующие берутся за руки и под звуки этой песни прощаются со старым годом. Вот эту песнь я нашел, принес ее Андрееву, и в два дня она была разучена оркестром.

При появлении оркестра на сцене в последнюю субботу раз дались нескончаемые аплодисменты. Пока Андреев раскланивался, он буквально стоял под непрерывным дождем цветов. Затем начались подношения. Театр гудел. Когда, наконец, Андреев встал на возвышение и хотел начать свою программу,- внезапно театральный оркестр заиграл русский гимн, и в момент на сцене выкинулись сотни русских и английских флагов во главе с громадными двумя накрест сложенными русским и английским флагами. Пятитысячная толпа неумолчно аплодировала во все время исполнения русского гимна, он был повторен три раза, когда, наконец, публика несколько успокоилась и стала занимать места.

Андреев обернувшись к публике лицом, начал играть английский гимн. На сцену полетели опять цветы. Весь театр пел, аплодисменты покрывали голоса и оркестр. По окончании английского гимна Андреев взмахнул палочкой и начал играть народный гимн-песню: «Rule Britania».

Такого внимания со стороны Андреева публика, очевидно, не ожидала и потому сразу не сообразила, что русская балалайка даже и этот гимн играет. Публика от восторга не знала, чем отблагодарить Андреева, долго не давала ему начинать программы. А время шло. Уже более двадцати минут прошло в обмене с комплиментами. В этот вечер программа в предвидении оваций была не особенно большая.

По окончании всех номеров Андреев выходил несколько раз на аплодисменты и после четвертого или пятого вызова взошел на возвышение и, опять обернувшись лицом к публике, начал играть прощальную песнь.

Тишина в зрительном зале. Как будто никто не узнал первых звуков. Но через несколько мгновений произошло что-то такое, чего нет возможности описать.

Что-то похожее на прорвавшуюся чудовищно-огромную плотину, на рев бури - огласило весь театр: крики, свист, аплодисменты,- все слилось в какой-то общий хаос, а когда на половине исполнения этой песни оркестром Андреева взмахнул палочкой г-н Лирондель, капельмейстер театрального оркестра, и присоединился с последним к Андрееву и в воздухе витали две дирижерские палочки, то казалось, вот-вот разрушится все здание театра и обломки его смешаются с неистовавшей толпой.

Что это был за момент! Немудрено, что среди этого торжества мелькали носовые платки около глаз плачущих.

Какое единение сердец! Это чувствовалось. Вся атмосфера театра дышала дружбой и братством.

В следующую субботу после последнего концерта должен был состояться наш отъезд в Россию. Однако этого не случилось. В среду на той же неделе ко мне явился г-н Аштон и заявил мне, что король желает перед нашим отъездом слушать оркестр балалаечников в третий раз, в воскресенье. На мои уверения, что это невозможно, так как мы в субботу уезжаем, и билеты уже взяты, инструменты упакованы, г-н Аштон обиженным тоном спросил меня:
- Неужели вы можете не исполнить желания нашего короля? Вы должны знать, что в воскресенье в Англии музыки нет, и королю неудобно устраивать концерт у себя во дворце. Но королю так нравится русская народная музыка, что этот концерт устраивает для короля его друг г-н Кассель, у которого состоится концерт после обеда. Что касается билетов и осложнений с инструментами, то это сущий вздор. Все будет устроено по вашему желанию.

Посоветовавшись с Андреевым, мы отложили наш отъезд до воскресенья, вечера.

Этот концерт носил совершенно интимный характер. Гостей, кроме короля, у г-на Касселя было всего восемь человек.

Король был очень внимателен, вслушивался в исполняемые вещи, требовал повторения «Эй, ухнем», долго беседовал с Андреевым, пожелал ему счастливого пути и выразил надежду в будущем сезоне вновь услышать чудную мелодию «Эй, ухнем».

Этого не случилось. Смерть унесла короля Эдуарда VII, этого боготворимого своим народом монарха.

Перед самым отъездом, в честь Андреева был дан обед членами русско-английской торговой палаты и чинами посольства. Была высказана многими из присутствовавших мысль о том, что Василий Васильевич Андреев своей музыкой показал глубину души русского человека, англичане распознали эту душу и искренне полюбили ее. Андреев, по их словам, без всяких дипломатических ухищрений, «взяв быка за рога», показал нашим тепе-решним союзникам, что русский народ - не тот варвар и дикарь, каким Германия старается изобразить нас - русских. Андреева прозвали «дипломатом без портфеля». Англичане смело протягивали свои объятия новому своему другу, русскому, руководствуясь поговоркой: «Не бойся того, кто поет, злые люди не имеют песен».

Очерк «Русские в Англии» написан Юлием Августовичем Мансфельдом, жителем Петербурга, потомственным дворянином, владельцем типографии и переплетного цеха на Васильевском острове. В.В. Андреев пригласил Ю.А. Мансфельда в качестве секретаря, переводчика и антрепренера на время гастролей Великорусского оркестра в Англии.

Из сборника «Создатель Великорусского оркестра В.В. Андреев в зеркале русской прессы»
Редактор-составитель А.В. Тихонов
С.Петербург, 2000 г.